Стесняясь, маэстро не рассказывает друзьям о странных симптомах болезни, пугающей его. "Отчего бы это?" Теперь, когда он не может встать с постели, ему приходится часами лежать на спине, а сон все не приходит, не приносит столь необходимого отдыха и облегчения. Когда же он пытается приподняться на локтях, то ощущает, будто потолок обрушивается на него, а иной раз, будто куда-то проваливается пол, и он вцепляется в кровать, чтобы не упасть.

Однажды утром поэт Микеле Аккурси, когда-то помогавший маэстро писать либретто "Дона Паскуале", вышел из квартиры больного вместе со слугой за какими-то покупками. Вернувшись, они застали Доницетти распростертым на полу, недвижным, без сознания. Его подняли, уложили в постель, согрели и лишь спустя несколько часов он пришел в себя. Снова собрались срочно вызванные врачи. Кризис миновал. Доницетти может встать и написать друзьям.

2 октября он посылает письмо Теодоро Гецци:
"В доказательство моей любви и дружбы пишу тебе спустя три часа после хирургической операции, проведенной на моем затылке. Нарывной пластырь. Потом 25 пиявок за ушами и еще 20. Теперь мой бедный затылок со вчерашнего дня мучает меня... Мучаюсь! Хирург сегодня утром разбинтовал голову, срезал пластырь. Меня заставляют держать голову высоко. Какая боль! Отчего бы? Леопольдо Персико, наверное, едет в Неаполь. Как жаль, что не могу быть там, и как, наверное, мне стало бы хуже, окажись я там, да еще были бы у меня там такие разочарования. Ах, награда была варварской. Меня охватила тоска, моя чувствительнейшая нервная система дала себя знать, так я плакал. Изображать веселье со слезами в душе. Я все изменил. Все упрекали меня в Вене и здесь. Что делать? Что сказать? Никакого ответа за полгода! Молчание лишило меня самого себя. Я отказался от четырех опер только в Париже. Теперь отказался и от Мадрида и Лондона.
Мои нервы так натянуты, этой ночью я падал с кровати, и мне кажется, будто она переворачивается и накрывает меня. Не знаю, жив ли я еще, потому что падаю вниз головой и не могу помочь себе руками, точно меня душат. Теперь прошу слугу спать в моей комнате. А может, оставить ночник и тогда не буду падать? Нет, о, тишина!"

В письме этом, в этом крике измученной души явно ощущается какая-то разладица. О каких разочарованиях в Неаполе он говорит? Все еще о своих переживаниях, когда маэстро не получил пост директора консерватории? Или, быть может, он хранил в сердце какую-то обманувшую его любовную привязанность?

Пять дней спустя Доницетти пишет Томмазо Персико:
"Я все еще болен. Мне поставили нарывной пластырь, скоро уже высохнет. Географическое расположение Парижа не таково, чтобы наносить вред организмам вроде моего. Здесь мне всегда было хорошо, а теперь плохо. Более того, признаюсь тебе, что с тех пор, как приехал сюда, чувствую себя в тысячу раз лучше, почувствовал себя так через несколько дней после приезда.