Выхожу из дома, гуляю, а еще сегодня утром врач постучал по моим ребрам и сказал: "Вы должны выполнять мои предписания, чтобы будущая зима не подействовала на ваши нервы так же, как нынешняя. Советуем вам немного попутешествовать, а когда привыкнете ко всем суровостям зимы, сможете работать сколько угодно. Избегайте сильных впечатлений от сенсационных драм. Ваш дух слишком слаб, а мозг переутомлен..."
Я выбрал Неаполь потому что... надеюсь увидеть тебя... Там мы будем рядом... Там мой дом!.. Если через несколько дней не станет лучше, поеду!"

Письмо словно освещено краткими вспышками надежды, но все же очень заметно ощущение какой-то неведомой опасности, будто болезнь притаилась где-то совсем рядом и готова наброситься на него. И у Доницетти вновь возникает давно уже мучающий его вопрос, на который он не находит ответа:
- Отчего бы это?.. Отчего?..

Врачи сказали, что речь идет о каком-то заболевании нервных центров из-за чрезмерной работы. Маэстро соглашается, отдых поможет ему вернуть полную свободу действий и здоровья. Он поедет в Неаполь. Сколько света в душе! Он рад этой поездке: "Представляешь, с какой радостью..."

Но дни идут один за другим, а болезнь усиливается, и Доницетти не может уехать из Парижа. Печально! Он надеется найти утешение в письмах к далеким друзьям. Дорогой Дольчи, какой он славный и отзывчивый! Он сообщил, что Симоне Майр заболел. Добрый, старый учитель! Сейчас, когда их соединило страдание, Гаэтано чувствует себя еще ближе к этому великому сердцу. Он повторяет в письмах к Дольчи свои впечатления от визита врачей. Пока они ощупывали его, он присматривался к ним, словно выпытывая свою судьбу:
"Я тоже болен. Мой доктор решил устроить консилиум с тремя лучшими медиками - Андралем, Рикорди и знаменитым Марьолином. Они пришли ко мне, когда я лежал в постели. Чего только не наговорили, о чем только не расспрашивали! Сколько выписали лекарств! Уф! Следует уехать из этого климата и принимать морские ванны. А я должен написать пять опер для трех театров, мне сейчас не до путешествий. Настой арники. Только бульон и немного варенья, стакан бордо (даже оно подпорчено минеральной водой "Виши"), двенадцать пиявок. Исключить грибы, перец, нельзя никакого другого вина, кроме бордо. Не смотреть никаких трагедий, обедать не позднее шести вечера.

Этот зверь Андраль (красивейший мужчина) все рассматривал меня, видимо, потому что никогда прежде не видел. Потом проверил пульс... Температуры нет. Сильно постучал по ребрам, и я взмолился: "Вы никому не причиняете зла". А он смеется. О тысяче всяких разностей расспросили, и все это ничуть не помогло... Он говорит мне: "У вас нет температуры. У вас нервы расстроены. Настой арники четыре раза в день. Прогулка после обеда, если позволит погода. Не ходите на трагедии. Располагайте всем, что вам приятно. Работайте, если хотите, но все это на ваше усмотрение". Остальные согласились с ним, а я оказался жертвой всех этих манипуляций. Жаль, что не могу работать, они говорят, у меня слишком раскаляется голова. Сейчас я тут из-за тяжбы по поводу пятнадцати тысяч франков, которые должен получить от импресарио за "Герцога Альбу"... Нервы расстраиваются всякий раз, когда пишу, так что?.."

Рука замирает в воздухе, взгляд устремляется в пространство. Но через мгновение рука снова опускается на страницу, перо движется по бумаге и впервые выводит ужасную фразу, звучащую точно приговор: "Ничего не поделаешь! Могила! Все кончено!"

Перо выпадает из руки, оставляя на бумаге пятно. Доницетти стирает его пальцем, образуется мрачная темная полоса, траурная полоса...
Обеспокоенный, он резко встает.
Ему страшно.