После того, как бисировали финал, Россини поднялся на сцену, обнял Доницетти, со слезами на глазах расцеловал его и знаком дал понять публике, что большая часть успеха принадлежит великолепному дирижеру.
Доницетти писал другу Персико:
"Сегодня здесь третье, последнее исполнение. Восторг описать невозможно. Еще с генеральной репетиции меня провожали домой громкими криками более пятисот человек. То же самое происходило в первый вечер под окнами дома Россини, потому что он не присутствовал в зале, и вчера было то же самое. Новелло, Иванов, Дель Антони, граф Бельджойозо и я были оглушены аплодисментами, публика кричала "Да здравствует!", кто-то читал мадригалы...
Наконец, я уговорил Россини присутствовать на третьем исполнении, его чествовали по заслугам. Он поднялся на подиум, где я стоял, обнял меня и поцеловал, крики чуть не оглушили нас обоих. Он разрыдался, упав ко мне на грудь, и обнимая меня, повторял: "Не покидай меня, дорогой друг".
Все были изумлены при виде такого волнения Россини. Он же сразу после концерта написал Ламбертини, редактору "Гадзетта ди Милано":
"Опусти в статье все, что касается меня лично, поскольку мне очень дороги исполнители и особенно Доницетти, который оказал мне огромную услугу своей энергией и умом. Состояние здоровья не позволило мне самому дирижировать "Стабат". Кто же в таком случае лучше него мог это сделать?"

Россини не знал, как выразить Доницетти свою благодарность, даже подарил ему четыре золотые пуговки, а ведь он не привык делать подарки! Нельзя сказать, что ему недоставало благородства (весь сбор от исполнения "Стабат" в Болонье он передал на строительство дома отдыха для престарелых и нуждающихся музыкантов (но преподнося подарки, он был весьма осмотрителен.)

Именно тогда Россини и предложил Доницетти возглавить болонскую консерваторию, а также занять место капельмейстера в капелле Сан-Петронио.
Предложение было лестным и поначалу показалось Доницетти весьма привлекательным, так как он "очень устал от этой богемной жизни", но ему жаль было лишаться свободы. И он выставил тяжелые условия в надежде, что они не будут приняты, потому что не хотел отказываться по собственной инициативе. Меркаданте, получивший незадолго до этого такое же предложение, запросил 50 скудо в месяц.

"Я тоже, - пишет Доницетти Тото Васселли, - хочу 800 скудо в год. Может, Меркаданте и согласился бы на скромнейшее жилище возле Сан-Петронио, а я хочу сам выбирать, где буду жить, - там, где мне нравится. Он просит три месяца отпуска и соглашается давать уроки даже во время каникул, а я - нет. Я прошу шесть месяцев отпуска, если мне понадобится, причем оплаченные. Переписка партий за их счет, так как ноты остаются в церкви. Уроки по два часа, а не по три, кроме того, я должен иметь возможность водить всех учеников лицея в Сан-Петронио и обязывать их петь там бесплатно любую музыку, какую напишу. Видишь, тут остается только сказать: "Берегитесь его или платите".
Россини пытался умерить претензии Доницетти, уверяя его:
"Как только закрепишься тут, гарантирую тебе любой отпуск, какой понадобится, договорюсь устно с сенатором помочь осуществить тебе любое твое требование и сам буду твоим посредником - останешься доволен. Не покидай меня, Доницетти, чувства благодарности и любви, какие я питаю к тебе, заслуживают некоторой жертвы с твоей стороны. Если захочешь перевести все свои сбережения в Болонью, я помогу хорошо и надежно поместить их. Поступив так, получишь щедрую компенсацию за свои теперешние расходы. Маркиз Пиццарди счастлив предложить тебе свою очаровательную квартиру, о которой я уже говорил, и будешь жить, как заслуживаешь.
Жду, как возлюбленная, твоего решения. Помни, что в Болонье тебя боготворят. Подумай о том, что здесь можно жить достойно, тратя совсем немного денег. Подумай, решись и утешь того, кто счастлив называть себя твоим любящим другом. Джоаккино Россини".