Доницетти кажется, будто он пробудился после долгого тяжелого сна. Сколько времени прошло? И что он сделал за весь этот срок? Он немало поработал, но ему кажется - ничего не завершил. Он вздыхает:
- О, моя прекрасная, напрасно потраченная молодость!
Ему хотелось бы подвести итог пяти лет - с 1822 по 1827 год, с печального провала в "Ла Скала" до сегодняшнего дня, и он чувствует, что его охватывает уныние. Он много писал, много ездил по разным театрам - из Милана в Неаполь, из Неаполя в Рим, потом в Венецию и опять в Рим и Неаполь, затем в Палермо и снова в Неаполь и Рим.

Он обращался к самым разным жанрам, сочиняя серьезные и комические оперы, полусерьезные и трагедийные. Было все - и довольно теплые приемы и почти провалы, возмущение зрителей и овации, но свою великую оперу он так и не написал - ту, которую хотел бы создать.

И он так и не испытал еще огромного, поистине триумфального успеха, и не пришла к нему настоящая слава - слава, которую он призывал с детства, мечтая завоевать эти магические голубые глаза - он решил отныне больше никогда не думать о них, - слава, к которой он стремится теперь, нужна ему только для морального удовлетворения - лишь бы победно утвердиться в оперном мире.

И все же пять лет с октября 1822 года он много работал, немало написал. И теперь начинает думать, что трудился даже слишком много, но как-то безалаберно: не отбирал тщательно либретто, не слишком заботился о том, что писал, уступая легкости собственного вдохновения и, самое главное, бездумно идя навстречу предложениям и требованиям импресарио.

Он ищет какое-то оправдание. Хочет убедить себя, что уступал по необходимости, нужно было зарабатывать на жизнь. Но он чувствует, что подобное оправдание справедливо лишь отчасти. Он не должен был уступать ни легкости собственного вдохновения, ни чужим прихотям, не следовало писать музыку с ходу, мало заботясь, достаточно ли чист источник и прозрачна ли струя Ипокрены.
О, моя прекрасная, напрасно истраченная молодость!

Ему уже тридцать лет. А где же шедевр? Доницетти грустно улыбается, вскрывая скальпелем совести свое прошлое. А в будущем? Создаст ли он когда-нибудь нечто потрясающее? Он вспоминает последние битвы, недавние приключения - перебирает в памяти впечатления, чтобы глубже познать себя, чтобы испытать себя, чтобы оценить себя.
Сотворил ли он что-нибудь новое? Написал ли что-нибудь действительное свое? Нашел ли свой собственный стиль? Искал ли его хотя бы? Он не может ответить на эти вопросы и очень огорчается. Ах, видели бы его сейчас друзья, которые считают Гаэтано легкомысленным человеком, шутником, видят в нем бездельника, готового довольствоваться тем немногим, что получается без особых усилий!.. А он наперекор всему ощущает в себе бурление стольких нерастраченных сил, чувствует, как бушует в его сердце и мозгу целая буря кипучих и неведомых гармоний! Что удерживает его, какая злая воля останавливает, когда он ощущает живительное прикосновение вдохновения?

Он восстанавливает в памяти, как прошли годы после великолепного успеха "Зораиды", после полупровала в "Ла Скала". Газеты, сообщая об очередной его новой работе, часто пишут: "Знаменитый маэстро Доницетти работает над..", "Знаменитый маэстро Доницетти закончил на днях..." Знаменитый? Увы, пустое слово, оно кажется ему почти иронией.