В Вене вечером 6 февраля 1844 года "Дон Себастьяно" берет шумный реванш в театре у Каринтийских ворот. Аплодисменты после каждого номера, вызовы по окончании действия, настойчивые требования бисировать, а одну арию из четвертого акта заставили повторить трижды, нескончаемые выходы на сцену, автор и исполнители вынуждены непрестанно раскланиваться. Обстановка самого восторженного приема.

После парижских спектаклей маэстро внес кое-какие изменения в оперу, освободил ее от некоторых чересчур мрачных скорбных сцен, действие стало более стремительным, больше простора открылось патетическим ситуациям. Опера исполнялась на немецком языке.
"Можешь себе представить, как мне было все понятно!" - сообщил маэстро шурину. А издателю Рикорди написал:
"«Дон Себастьяно», которым я дирижировал, не зная ни слова по-немецки, составил эпоху в моей карьере. Я хохотал, как безумный, потому что в речитативах спешил за нотами, словно курица за цыплятами. И мне немало пришлось попотеть еще и потому, что певцы переиначивали ноты, и я нередко просто замирал с поднятой палочкой. Нужно сказать однако, что я очень сократил оперу, поскольку в Вене в десять часов уже желают быть дома".

Лично сам император попросил Доницетти дирижировать оперой. Маэстро пытался отказаться:
- На немецком языке, Ваше Величество?
- Какое это имеет значение? Музыка есть музыка, ее не касается разница в языке.
- Совершенно справедливо, Ваше Величество. Музыки не касается, а слов - очень и очень.
Император рассмеялся, но настоял на своей просьбе. "Да поможет мне Бог!" - подумал Доницетти, склонившись перед монархом.

Огромную радость доставил ему беспримерный успех в Вене еще и потому, что он щедро компенсировал хулу, которую пришлось сносить в Париже. Кстати, а почему бы не написать об этом парижским друзьям? Почему не позволить себе законное удовлетворение от полученного реванша? Он берется за перо.
"Дорогие мои друзья! Не могу пока еще во всех подробностях рассказать о том, как прошел вчера вечером "Дон Себастьяно", а сообщаю только, что прием был более горячим, чем в Париже. Три номера бисировали, в ушах до сих пор гремят аплодисменты. Меня вытащили на сцену, пришлось выходить не знаю уж сколько раз, и это совсем не нравилось мне.
Поверьте, дорогие друзья, в Париже еще изменят отношение к "Дону Себастьяно" - к опере, над которой я трудился особенно старательно и которую считаю главным своим сочинением.
Не люблю говорить о себе, но уверяю вас, я был очень огорчен тем, как ваши газеты обошлись с моей оперой, отчего провел не одну бессонную ночь. Я был недоволен парижским дирижером, который вынудил меня сделать ужасные купюры, да и месье Скриб мог бы гораздо больше помочь мне. Но хватит обвинений. Время воздаст должное всему, что может быть приемлемым в «Доне Себастьяно»".

В Париже Доницетти тоже защищал свою оперу, но там его оборона была воспринята как проявление личной заинтересованности. Теперь же, напротив он чувствовал поддержку публики еще одного города с давними музыкальными традициями. К триумфальному реваншу прибавилось сообщение еще об одной победе: в Парме очень горячо аплодировали "Катерине Корнаро", которую прохладно приняли в Неаполе. Так что рано вешать голову!
- Рано вешать голову, да, конечно... Только... Только мне нездоровится. Все время немного температурит, болит голова, чувствую какое-то недомогание, что-то все время тревожит меня... Отчего бы это?.. Отчего?..

Он сообщает о своих неприятностях шурину Тото Васселли и пытается сделать это в шутливом тоне, чтобы не придавать слишком большого значения своим недомоганиям, но болезнь-то никуда не девается. Он пишет:
"Болезнь моя несомненна, только сейчас, мне кажется, она уже прошла. Теперь появилась мозоль, которая вынуждает хромать с большим удовольствием. Мне наложили горячую горчицу на мозоль, и я часто делаю горячие ванны для ног. Все может быть, но одно ясно, климат здесь убийственный. Вчера, например, термометр опускался на 14 градусов ниже нуля, а сегодня, пожалуй, можно выходить и без плаща. Не знаю, что стану делать дальше, поеду ли в Париж или вернусь в Италию, впереди еще три месяца".